Проходят двое:
— В этом месте нет дна, говорят.
— Везде есть дно.
— Я сам не знаю, но так говорят. Говорят, что утонувшие в этом месте никогда не доходят до дна. Вероятно, они похожи на подводных птиц, как ты думаешь?
— А у неба есть дно?
— У неба есть. Давай смотреть. Сегодня такое хорошее небо.
Останавливается и задирает голову. Но второй дергает его за руку, и говорит угрюмо:
— Идем! Только у человеческого горя нет дна… Смотри туда, если хочешь.
— Хорошее утро!
— Хорошее утро.
Уходят, один угрюмый, другой веселый и беспечный — и равно ласкает небо их обоих. Медленно, красиво клонясь под тяжелой плетенкой, идет Мариетт и ей сопутствует теряющий голову Филипп.
— Ты слышишь, какой сильный голос у Гарта? — спрашивает Мариетт.
— Слышу, Мариетт.
— Не зови меня Мариетт. Гарт говорит, что некоторые люди умирают даже в двадцать лет — тебе не приходилось слышать? Тебе тоже двадцать лет.
— Да, уже двадцать, Мариетт.
— Или ты хочешь, чтобы я сама сделала это? — в гневе останавливается женщина.
— Для него?
— Да, для него. Зачем ты каркаешь мое имя, уверяю тебя, меня никогда не называли так. Никогда!
Филипп говорит вызывающе:
— Я выхожу в лодке один и всему морю кричу! Мариетт, Мариетт! Я целовал Мариетт!
Женщина окидывает его презрительным взором:
— Да, так говорят все.
— Ты знаешь, старик, — она гневно подходит к Хорре и бросает в него слова, как камни: — вот этот был моим женихом и целовал меня.
Филипп уходит, повторяя со смехом:
— Мариетт, Мариетт!
— Знаю, — угрюмо отвечает Хорре.
— Нет, ты ничего не знаешь. Ты мне мешаешь жить, волк! В моей груди стояла радость поверх сердца, зачем вы все расплескиваете ее? — кому нужно расплескивать мою радость, чтобы она сохла на песке. Это я солгала: Филипп никогда не целовал меня. Слышишь? Я ненавижу Филиппа.
— Слышу.
— Хорре?
— Мариетт?
— Кто зажигал вчера огни у мыса? Скажи-ка.
Хорре хрипит насмешливо:
— Ты ошиблась. Это не был огонь. Это был маяк святого Креста.
— Уж и хорошо ты придумал! Но не лги: это был огонь. И я знаю, кто зажигал его.
— Скажи: дьявол! Мне все равно.
— Ой, берегись, Хорре! Или у тебя две головы?
— Будь бы две, одну я давно отдал бы твоему Хаггарту. А то одна. Куда ты девала его голову, Мариетт?
— Ты мне не даешь жить, волк. Ты опять поил джином маленького Нони?
— Вон идет твой муж. Скажи ему.
Мариетт окидывает его гневным взглядом и уходит. Издали окликает ее Хаггарт:
— Мариетт!
И не оглядываясь, она отвечает:
— Мне некогда, Гарт.
— Ого! — говорит Хаггарт, усаживаясь на камень возле Хорре. — Это ты опять рассердил ее, матрос? Не надо этого, кому-нибудь от этого может быть плохо. Ты глуп, Хорре: почему ты не любишь ее?
— Как тебе сказать, Нони? — говорит матрос осторожно.
Хаггарт весело перебивает его:
— Так, будь осторожнее. Если бы ты пошевелишь мозгами, матрос, ты бы понял: ты должен любить ее. Почему? Потому что она похожа на меня. Вот смешно: она похожа на меня, как сестра! Сестричка Мариетт.
— Все люди похожи, и все люди разные, — уклончиво говорит матрос.
— Мне хочется поплыть к тому старому шаману и схватить его за ожерелье, пусть скажет: не от одной ли мы матери, я и Мариетт.
Смеется.
— Тебе весело, Нони?
— Да. Понюхай мои руки, Хорре, — как славно пахнут они морем! Можно подумать, что я весь океан пропустил сквозь пальцы.
— Пахнут, но только рыбой. Не обижайся, Нони: так пахнут руки и у негра в камбузе.
Хаггарт хмурится, но тотчас же гнев его переходит на смех.
— Вот бы я посмотрел акулу, которая захочет съесть тебя: тебя нельзя ни проглотить, ни выплюнуть.
— Тебе очень весело, Нони?
Хаггарт быстро:
— Да. Мне мешает жить один человек. А у тебя синяк, матрос? — это не бывает даром. Ты где-нибудь нагулял его. Что? И где ты пропадал три дня? Ты где пропадаешь по три и по четыре дня, — Хорре?
— Я ходил бражничать, Нони, я бражничал в городке.
— Ну, и хороший же ты человек, Хорре! Теперь не скажешь ли ты, что ты пил джин и тебя побили?
— Кое-что было, Нони.
Хаггарт вскакивает на ноги и с крепким гневом, наклонившись, говорит матросу:
— Нет, а не скажешь ли ты, что видел тех и они ждут меня. Эй, Хорре — ну-ка скажи!
Хорре покорно отвечает:
— Нет, капитан, не скажу.
Хаггарт садится:
— Я знал, что не скажешь. Трубку!
— Есть.
— Я уже вижу, как вы там хныкали, скрипели зубами и клялись. Или всю жизнь мне таскать их на хвосте, — ты как думаешь, боцман? Вчера кто-то зажигал огонь у мыса, но я не хочу знать, кто это был. Я думаю, что там никого не было. Хм! Я уже слышу, как одни говорят: мы не можем без капитана, англичанин проглотит нас. А другие: лучше пойдем и убьем его, чем столько ждать. А я хочу жить здесь.
— Живи.
Молчанье. Проходят двое стариков; один совсем старый, с выгнутой колесом спиною, шамкает ворчливо:
— Говорят: Рикке, эй, дедушка Рикке. А кто будет плести сети? У меня соленая вода в глазах. Я вижу, как сквозь воду — кто будет плести сети? Вот тебе и весь тут дедушка Рикке…
Хорре. Все ходят и хвастают, что хороший улов. Правда это, капитан?
Хаггарт. Я хочу жить здесь. Да, правда. Сегодня хорошее утро — вода пахнет! И зачем ты говоришь мне капитан? — давай теперь разговаривать, как друзья. Я очень счастлив, Хорре!