Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913 - Страница 138

К оглавлению

138

Аббат опускает голову и продолжает ходить. Старый рыбак говорит, ни к кому не обращаясь.

— Много теперь кораблей на море таращат глаза.

— Я шел как слепой, — говорит Тибо. — Слышно, как звонит святой Крест. Но он точно перебежал, звон доносится слева.

— Туман обманывает.

Старый Десфосо говорит:

— Этого у нас не было никогда! С тех пор, как Дюгамель багром разбил голову Жаку. Это было тридцать лет, сорок лет…

— Ты что говоришь, Десфосо? — останавливается аббат.

— Я говорю: с тех пор, как Дюгамель разбил голову Жаку…

— Да, да! — говорит аббат и снова ходит.

— Тогда еще Дюгамель сам бросился со скалы в море и разбился — вон когда это было. Сам так и бросился.

Мариетт вздрагивает и с ненавистью смотрит на говорящего. Молчание.

— Ты что рассказываешь, Фома?

Фома вынимает трубку:

— Больше ничего, как кто-то постучал ко мне в окно.

— Ты не знаешь, кто?

— Нет. Да и ты никогда, не узнаешь. Вот я и вышел, гляжу, а Филипп сидит у своей двери. Ну, я и не удивился: Филипп часто стал бродить по ночам с тех пор, как…

Нерешительно умолкает. Мариетт резко:

— С каких пор? Ты сказал: с тех пор?

Молчание. Отвечает Десфосо, прямо и тяжело:

— Как пришел твой Хаггарт. Рассказывай, Фома

— Я ему и говорю: ты зачем стучишь, Филипп? Тебе что-нибудь надо? А он молчит.

— А он молчит?

— А он молчит. Так если тебе ничего не надо, иди-ка ты лучше спать, дружище — говорю я. А он молчит. Глянул я, а горло у него и перехвачено.

Мариетт вздрагивает и с ненавистью смотрит на говорящего. Молчание. Входит новый рыбак, глядит за занавеску и молча втискивается в ряды. Слышны за дверью женские голоса; аббат останавливается.

— Эй, Лебон! Прогони женщин, — говорит он: — им тут нечего делать, скажи.

Лебон идет.

— Погоди, — останавливается аббат. — Спроси, как его мать, ее отхаживает Селли.

Десфосо говорит:

— Ты говоришь, прогнать женщин, аббат. А твоя дочь? — она здесь.

Аббат смотрит на Мариетт, и та говорит:

— Я отсюда не пойду.

Молчание. Аббат снова шагает; смотрит на привешенный кораблик и спрашивает:

— Это он делал?

Все смотрят на корабль.

— Он, — отвечает Десфосо. — Это он сделал, когда хотел плыть в Америку матросом. Тогда он все расспрашивал меня, как снастится трехмачтовый бриг.

Снова все смотрят на корабль, на его аккуратненькие паруса-лоскуточки. Входит Лебон.

— Не знаю, как тебе сказать, аббат. Женщины говорят, будто Хаггарта и его матроса ведут сюда. Женщины боятся.

Мариетт вздрагивает и переводит глаза на дверь; аббат останавливается:

— Ого, уже светает, туман синеет! — говорит один рыбак другому, но голос его срывается.

— Да. Отлив начался, — отвечает тот глухо.

Молчание — и в молчании звучат нестройные шаги идущих. Несколько молодых рыбаков с возбужденными лицами вводят связанного Хаггарта и за ним проталкивают Хорре, также связанного, Хаггарт спокоен; у матроса, как только его связали, появилось что-то свободно-хищное в движениях, в ухватке, в остроте бегающего взора.

Один из приведших Хаггарта тихо говорит аббату:

— Он был около церкви. Мы десять раз проходили мимо и не видели никого, пока он сам не позвал: вы не меня ищете? Такой туман, отец.

Аббат молча кивает головой и садится. Мариетт бледными губами улыбается мужу, но тот не смотрит на нее — так же, как и все, он удивленно уставился глазами на игрушечный кораблик.

— Здравствуй, Хаггарт, — говорит аббат.

— Здравствуй, отец.

— Это ты мне говоришь: отец?

— Тебе.

— Ты ошибся, Хаггарт. Я тебе не отец.

Рыбаки одобрительно переглядываются.

— Ну, тогда здравствуй, аббат, — с внезапным равнодушием говорит Хаггарт и снова с интересом рассматривает кораблик.

Хорре бормочет:

— Так, так держись, Нони.

— Кто делал эту игрушку? — спрашивает Хаггарт, но не получает ответа.

— Здравствуй, Гарт! — говорит Мариетт, улыбаясь. — Это я, твоя жена, Мариетт. Дай, я развяжу тебе руки.

С улыбкой, делая вид, что не замечает кровавых пятен, распутывает веревки. Все молча смотрят на нее; смотрит и Хаггарт на ее склоненную тревожную голову.

— Благодарю, — говорит он, расправляя руки.

— Хорошо бы и мне развязать руки, — говорит Хорре, но не получает ответа.

Аббат. Хаггарт, это ты убил Филиппа?

Хаггарт. Я.

Аббат. Не скажешь ли ты, — эй, ты, Хаггарт! — что ты сам своей рукою убил его? Может быть, ты сказал матросу: матрос, пойди, убей Филиппа, и он это сделал, так как любит тебя и чтит, как начальника? Может быть, так вышло дело? — скажи, Хаггарт. Я называл тебя сыном, Хаггарт.

Хаггарт. Нет, я не приказывал матросу. Я сам своею рукою убил Филиппа.

Молчание.

Хорре. Нони! Скажи-ка им, чтобы развязали мне руки и отдали трубку!

— Не торопись! — гремит поп. — Побудешь и связанным, пьяница! И бойся развязанной веревки, как бы не свернулась она петлей.

Но, следуя какому-то неуловимому движению или взгляду Хаггарта, Мариетт подходит к матросу и распутывает узлы. И снова все молча смотрят на ее склоненную, тревожную голову. Потом переводят глаза на Хаггарта — как смотрели прежде на кораблик, так теперь на него.

И сам он позабыл об игрушке — словно очнувшись, обводит взором рыбаков, долго глядит на темную занавеску.

138